Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1870 – 1874
– Ссору не видела?
– Какую ссору?
– Когда Алексей Иванович ударил молодого барина тростью?
– Нет, не видела.
– А где был хозяин?
– В кресле.
– Как ты поняла, что он мертв?
– Так взгляд остекленевший.
– Взгляд?
– Да.
– Глаза его были открыты?
– Да.
– Оба глаза?
– Да.
Путилин шагал по кабинету хозяина, засунув руки в карманы.
– Не понимаю, – начал пристав, но Иван Дмитриевич поднял руку, мол, тише, не надо мешать мыслям. Потом остановился, достал из кармана письмо и углубился в его чтение.
«Алексей Иванович! Мне надоело указывать, что Вы вмешиваетесь не в свои дела. Если Вы задумали поссорить меня с батюшкой, то я клянусь всем святым, что я ни Вас, ни себя щадить не буду. Я сумею Вас найти и не бывая у Вас. Не желая слушать от сестры новой брани, я к Вам проститься не зайду: оскорбление, которое она сделала, пользуясь правом женщины и сестры, я не забуду. Затем я Вас предупредил, если последует какая– нибудь неприятность от сестры или от Вас, то и за нее и за себя ответите. П. Ш.»
– Прочтите, – протянул приставу лист бумаги.
– Да одно письмо – веская улика, – пристав тряс письмом, – явная угроза.
– Согласен, что господин Шляхтин грозит в нем, но неясность в другом, – произнёс Иван Дмитриевич, пальцем поглаживая переносицу, – все в этом доме говорят неправду. Порфирий выстрелил и выскочил, но столкнулся в дверях с кормилицей, которая в свою очередь видела мертвого хозяина с неповрежденным глазом, а это означает, что он был жив. Тогда третий выстрел? Точно никто сказать не может: сколько их было на самом деле? Тогда получается, что кормилица видела что—то, что скрывает, и к сожалению не видела немки, смотревшей из двери напротив. Да и хозяйка хороша, тоже говорит неправду и дает письмо двухдневной давности.
– Почему Вы так думаете?
– Посудите сами. Порфирий собрался в пять часов к господину Рыжову, а в письме говорится, что он не зайдет прощаться. Да и сам Шляхтин говорил, что отправил послание, в котором он писал о невозможности прихода для прощания. Вот тебе бабушка и Юрьев день.
– Тогда все убийцы, если врут?
– В том и неувязочка, что теперь я не склонен верить никому, в том числе и показаниям господина Шляхтина. Пусть доктор проверит, остался ли след от трости на левом плече.
– Почему на левом?
– Наш убиенный был правшой, наверное, Вы заметили, что трость лежит у правой руки возле кресла и на столе письменные принадлежности лежат для удобства правой руки.
– Голова кругом идет от показаний.
– У меня по другому поводу. Прислуга, да и жена говорит о господине Рыжове, как о порядочном добром хозяине, которому крыльев не хватает, как ангелу. Но кормилица зло глазами сверкает при упоминании о хозяине, жена, хоть и выказывает скорбь, но настроение не убитой свалившимся горем вдовы. Старый слуга жалеет, с детства рядом находился да наша немка очень сильно расстроена, глаза слезной дымкой покрывались. Кухарка зло держит на молодого барина, но никак не на господина Рыжова. Вот такая картина получается.
– Иван Дмитриевич, – взмолился пристав, – в конец Вы меня запутали. Утро вечера мудренее, может, завтра продолжим?
– Нет, – погрозил пальцем спутнику Путилин, – не для прохлаждения мы приехали в сей дом, нам клубочек змеиный сегодня надо распутать по горячим следам, ибо завтра сговорятся, и мы получим совсем другую картину преступления. А где мой помощник? – впервые за вечер в раздражении произнёс начальник сыскной полиции.
Пристав вышел и распорядился найти путилинского помощника, который как в воду канул, вошли в дом и испарился.
Нашли в дворницкой, где чаи распивал с маленьким бритым татарином, говорившим с едва заметным акцентом. Михаил, не допив горячий чай, схватил шапку и, даже не махнув собеседнику на прощанье, помчался к начальнику.
– Вызывали, – с порога обратился к Ивану Дмитриевичу взъерошенный, словно воробей после побоища, Михаил.
– Где тебя черти носят? – раздраженно кинул Путилин.
Жуков подошел ближе к своему начальнику и что—то начал тихонько нашептывать. Иван Дмитриевич только кивал головою, иногда бросая то удивленный, то насмешливый взгляд на помощника.
– Ясненько, – громко произнёс он, подытоживая разговор. – Этого можно было и ожидать.
– Пройдемте, господа, к нашей хозяйке.
– Она же больна, – запротестовал пристав, – неудобно, женщина после происшествия нехорошо себя чувствует.
– Не беспокойтесь, – улыбка затронула губы Путилина, – она не больнее нас с Вами. Идемте, время не терпит.
Марии Степановне доложили о том, что полицейские хотят поговорить с нею. Поначалу она заупрямилась, что занедужала, что готова поговорить завтра, сегодня был трудный для нее день, но Иван Дмитриевич настоял, и хозяйка изволила их принять, но только на несколько минут.
Когда вошли, она сидела, опершись на спинку кресла.
– Господа, я слушаю.
– Мария Степановна, где вы были, когда раздались выстрелы?
Минута безмолвия, в течении которой хозяйка обдумывала ответ, но потом решилась.
– Мне стыдно, господа, но я стояла под дверью и подслушивала разговор. Мне не хотелось встречаться с братом, – лицо и без того уставшее в миг посерело, черты обострились и перед вошедшими сидела не молодая, а скорее старая женщина, которой невозможно было дать ее тридцати лет. – Простите, но я могла сгоряча наговорить неприятных вещей. У нас и без того испортились отношения, а здесь… Я стояла за дверью и, как в романах, слышала весь разговор и шум борьбы, но мне стыдно было войти в столовую и когда раздались выстрелы, я не сомневалась, что это были они, я испугалась и побежала в свою комнату.
– Вы не заходили в столовую?
– Нет.
– Сколько было выстрелов?
– Я слышала два.
– Вы не ошибаетесь?
– Нет, дважды в столовой раздавался грохот. В начале один, спустя полминуты второй.
– Но после выстрелов могла понадобиться помощь?
– Это было выше моих сил. Я любила и Алексея Ивановича, и, не смотря на свершенную подлость, Порфирия. Мне было бы больно видеть одного из них.
– Но почему вы отдали нам вчерашнее письмо?
– Не знаю, – удивляясь себе, произнёсла она.
– А где сегодняшнее послание?
Мария Степановна встала и подошла к бюро, немного помедлила и протянула Путилину сложенный вдвое голубой листок.
– Надеюсь, Вы больше ничего не утаили?
– Господа, мне больше скрывать нечего.
– Извините за беспокойство, надеюсь, больше Вас не потревожим.
– Я тоже на это надеюсь, – бесцветным тихим голосом произнёсла новоиспеченная вдова.
– Маргарита Иоганновна, у нас возникли новые вопросы, – Путилин не тратил время, а с порога комнаты начал говорить, – Марию Степановну, Вы видели выходящей из столовой?
– Нет, что Вы, – быстро произнёсла немка, но на мгновение задумалась, – хотя..
– Продолжайте.
– Я не уверена, но сейчас отчетливо вижу, она отошла от двери и мелькнула в конце коридора, затворив за собою дверь.
– Она отошла от двери?
– Да, да, теперь я уверена, что было действительно так. Мария Степановна отошла от двери.
– Хозяйка знала о вашей связи с Алексеем Ивановичем?
– Как? – немка застыла с открытым ртом, потом писклявым голосом выдавила из себя. – Зачем Вы клевещете?
– Так знала или нет? – снова спокойным голосом произнёс Иван Дмитриевич.
– Не знаю, – плечи опустились и немка зарыдала.
– Благодарю, сударыня, – буркнул Путилин и вышел из комнаты, он не мог терпеть ни женских слез, ни женских истерик.
В коридоре обескураженный пристав спросил:
– Иван Дмитриевич, как Вы узнали о немке и хозяине?
– Все очень просто, – пояснил Путилин, – вы не обратили внимания на теплые интонации в голосе, с которыми наша воспитательница вспоминала хозяина.
– Тогда получается, у Марии Степановны были все основания желать смерти супругу.
– Здесь вы не правы, – поправил пристава Путилин, – вспомните слова господина Шляхтина о сластолюбии Алексея Ивановича, о его вояжах в Варшаву, которые он с удовольствием совершал. Мария Степановна преотличнейше знала о слабостях супруга, но всегда была уверена, что он никогда не посмеет оставить семью. Каким бы он ни был, но любил детей, поэтому у нее не было повода желать ему смерти.
– Тогда кто же?
– Выясняем.
Кормилица сидела, выпрямив спину, сложила руки на коленях. Спокойный взгляд, ни капли волнения, только бледность лица выдавала потаенные чувства.
– Екатерина, скажи, – Иван Дмитриевич ходил по комнате, заложив руки за спину, – сколько раз ты заглядывала в столовую.
– Один.
– Ой ли, я жду правды.
– Не помню.
– Екатерина, после злодеяния прошло несколько часов, неужели ты способна забыть о своих поступках.
